При этом он обращался к себе на "мы", и бормотание его изобиловало междометиями навроде "эх", "а вот так", "хм" и прочими. Так он как бы затруднял себе любое действие, придавая ему в собственных глазах значительности. Катюша однажды подумала, глядя на него: вот так бы могло вести себя существо всемогущее, скрывающее свои способности.
Став всемогущим, Кутузов тут же постарался забыть причину, по которой это скрывает. Строго говоря, его возможности и не были безграничными, мало того, его раздражало, что для достижения цели надо прикладывать какие-то усилия. Например, чтобы наколоть дрова усилием мысли, приходилось представлять себе на месте горы чурбачков аккуратную поленницу, а потом еще сильно _хотеть_, чтобы одно стало другим. Кутузов ленился. Он брал топор, и поленница вырастала обычным путем.
Он был правда странный. Ему казалось, что ему будет крайне не по себе, если кто-нибудь напрямую попросит его применить свои способности. Зато ему доставляло удовольствие, когда эти способности проявлялись сами: когда помимо своей воли желание помочь материализовывалось, и не успев осознать процесса, он сразу сталкивался с результатом. Чаще всего такое случалось, когда кто-нибудь что-нибудь терял. Однажды, увидев мысленно, что связка Вилькиных ключей утащена в гнездо каким-то бестолковым пернатым другом, он, пока в Замке царила суета, полез на дерево и чуть не сверзился вниз, когда сухой сук треснул прямо под его тупорылой подошвой. Но попросить кого-то еще достать связку не пришло ему в голову. Это был его мир, и несмотря на одиночество и лень, ему было интересно в этом мире.