«В зловещее утро узнал я от старца
О рыбе, чей жир – колдовство»
С. Калугин
«Великий Орлангур! Дух Познания,
Золотой Дракон Страждущих Откровения.
Последнее из последних средств. Если и он не даст ответа -
его не даст никто в Мире.»
Ник Перумов
-- По окончании института нам было предписано пройти двухгодичную практику в школах, где особо остро чувствовался недостаток учителей. Как правило, такие школы располагались в труднодоступных местностях. Когда дошла очередь до выбора (а он был мне предоставлен в числе немногих, чьё прилежание во время обучения было особо отмечено), Шульц вытащил из папки с красными тесемками пожелтевший от старости листок и сказал: «Выбор, конечно, за тобой, но я бы тебе посоветовал посмотреть вот на это».
Шульц обычно слов на ветер не бросал, и не раз его советы оказывались весьма ценными. Поскольку собственных предпочтений я не имел, то выразил немедленное согласие и уже через пару дней, утряся все формальности, вылетел в сторону Урала. В полной крупными снежными хлопьями , летевшими в свете одинокого фонаря, темноте перешел в вертолет, который тут же поднялся в воздух. Едва начало светать, когда вертолет снизился в поле, в нескольких сотнях метров от ближайших изб небольшой деревушки. Оттуда к вертолету уже бежали дети.
Я замешкался, перед тем как выпрыгнуть на снег, и пилот небольно поддал мне пониже спины моим же чемоданом, который затем кинул вниз, мне в протянутые руки. Едва я сделал несколько шагов, как вертолет начал подниматься, взметнув во все стороны снежную бурю. Когда развиднелось, я зашагал по неглубокому снегу навстречу моим будущим подопечным.
Поднялся обычный в таких случаях гвалт: «А вы наш новый учитель?», «А как вас зовут?», «А где вы будете жить?»... Я назвал себя и, приобняв двух пацанов за плечи, окружаемый ватагой остальных, побрел дальше к деревне.
Несмотря на ранний час, снег на главной – и почти единственной – улице деревни был хорошо утоптан. Было тепло; наступление весны висело в воздухе. В одном месте от главной улицы ответвлялась чуть назад по направлению нашего шествия, под углом, хорошо заметная колея, ведущая вниз, к озеру. Почувствовав что-то вроде толчка, я свернул туда.
Внизу, там, где уклон заканчивался и колея поворачивала по узкому плоскому берегу, в снегу лежал рюкзак Шульца или очень на него похожий: небольшой, круглый, из жесткого брезента, с вставленной поверх лямок деревянной палкой, прошитый двумя белыми полосами строп. Я поднял его, встряхнул. Брезент был жесткий, с морозца. Под рюкзаком лежал топор, конец топорища был обмотан изолентой. Я узнал его: топор также принадлежал Шульцу. К железу примерз снег. Я взглянул на острый край, он был весь в зазубринах.
Я оглядел землю рядом. В двух шагах, вмерзший в землю, лежал еще один топор. Ногой мне удалось отбить его от ледяной поверхности. Ударяя топоры один о другой, я стал очищать их от намерзи; в какой-то момент от первого откололся кусок железа с ноготь большого пальца и упал в снег. Я засунул топоры в рюкзак, рюкзак закинул на плечо.
Ребятишки стояли в нескольких шагах от меня, внимательно разглядывая. Внезапно самый маленький сказал: «Дяденька, давайте рыбку половим!» - и протянул мне одну, побольше, из двух удочек, которые держал в руках. Бросив растерянный взгляд на озеро, я заметил, что рядом с нами прямо у берега располагалась довольно большая, метров десять на двадцать, полынья; к ней уже направился пацаненок с оставшейся удочкой. Остальные глядели выжидательно. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Кто-то уже ловко насаживал мне на крючок какую-то странную наживку; наконец, я забросил лесу к дальнему краю полыньи.
Некоторое время ничего не происходило; потом у пацана заклевало. Он по-мальчишечьи резко дернул; на крючке у него билось нечто очень маленькое и почти прозрачное. Тут же к нему кинулся парень постарше, по виду – брат, и стал помогать снимать добычу с крючка. Маленький рыболов был доволен, весело смеялся.
Я снова повернулся к своему поплавку. Тот лежал на черной воде, как вкопанный. Думая перебросить, я стал подтягивать лесу к берегу, когда заметил, что прямо за ним плывет какая-то довольно большая рыба. На мелководье она стала хорошо видна: толстая, почти цилиндрическая, в руку от локтя длиной. У самого берега рыба лениво глотнула наживку – и почти без усилия я выкинул ее на берег. Кто-то из ребят наклонился, ловко вынув у нее изо рта крючок. Кто-то другой сказал: «О! Рыбку-нахалку поймал».
Рыба не билась, но повернулась на брюхе носом к озеру. Опасаясь, что она уйдет, я попытался оглушить ее ударом ноги. Неожиданно рыба открыла пасть, и носок моего сапога оказался между ее зубов. Я торопливо отдернул ногу. Тогда-то я и заметил, что лицо у рыбы человечье, только безбровое.
Меж тем мальчуганы вооружились какими-то острыми палками, и через мгновенье рыба лежала у моих ног мертвая, проткнутая импровизированными острогами. Мне стало не по себе, но мальчишки действовали с опытной мужицкой уверенностью. Я спросил в каком-то полусне узнавания: «Это что, Великий Змей Орлангур?» - «Да, - был ответ,- так его тоже называют... Только это не он, это его дальний потомок, а Орлангур спит на дне и никогда не просыпается».
Мальчишки поспешили наверх, в деревню, весело галдя, пихаясь и унося где-то в гуще своей страшную рыбу. Чуть помедлив, я поплелся за ними. Меня не оставляло ощущение, что я стал участником какого-то странного ритуала. Кое-как я добрался до избы, определенной мне для жилья – мальчишки показали дорогу. Я осмотрел свою комнату, чистую и хорошо протопленную, вышел в общую. Хозяйка, закутанная по деревенскому обыкновению, как ком, бабка, накрывала на стол. Ложкой из миски, я стал хлебать какое-то варево. Внезапная догадка пронзила меня, и я спросил, отодвинув миску: «Что это?» - «Ешь, ешь, - ответила бабка, - ты же сам ее только что поймал».
Чуть позже я понял, что рыба эта, нахалка, как называют ее за ленивый нрав и отсутствие сопротивления, служит основной едой для жителей деревни. Ее мясо, белое, полупрозрачное, солят, жарят, коптят, отваривают на уху.
Кутузов встал с бревна, на котором все это время сидел, держась за поясницу, распрямился и лениво отряхнул часть приставшего к штанам сухого древесного мха. Приложился к закопченому походному чайнику и продолжил:
-- Никто меня не торопил, но освоившись, я поспешил приступить к своим обязанностям. Впрочем, обучать этих ребятишек было не так просто. Физику они знали, казалось, лучше меня, хотя большинство терминов были им неизвестны; над математикой просто смеялись, как над детскими игрушками. Положенное в младших классах природоведение я отменил сам, почувствовав всю бессмысленность этих занятий. И все-таки детишки ко мне привязались. Я рассказывал им про свою жизнь, про тебя, про то, почему ты ушла, пересказывал книги. На какое-то время их заинтересовала Каббала, сама идея, насколько мог я ее передать; две недели прошли в жарких спорах об астрологии. Настали каникулы; меня, как здорового мужика, стали время от времени направлять в поле; я заметно окреп, загорел.
Осенью я предложил ребятам самим писать книгу, мы начали с психологии. Доказав полную невозможность разбиения людей на поведенческие типы, перешли к социологии; здесь нам помешала нехватка слов и практических данных, чтобы проверить наши теории. К концу второго года моего пребывания в деревне мы закончили обширную критику оккультизма, обоснование существования генома и некоторые главы космогонии. К сожалению, все эти книги погибли в огне: накануне моего отъезда кто-то поджег сарай, где они хранились. Провожали меня, как и встречали, скопом, весело махали руками.
Шульца в живых я не застал. Впрочем, вопросов, которые так уж необходимо было бы ему задать, у меня не было...